Проект «Транзит». Россия в мире со всем миром

Положение России на карте мира таково, что она не может не играть ключевой роли в международной политике. Тем хуже для нее, что эта роль в последние годы носит исключительно негативный и вредный для существующего миропорядка характер.

Захватив Крым в марте 2014-го и дополнительно аннексировав четыре области Украины в сентябре 2022 г., Россия поставила под вопрос собственные границы. До начала текущего кризиса никто в мире не сомневался и не пытался оспаривать территориальную целостность Российской Федерации. Ее границы были определены по итогам роспуска Советского Союза двусторонними договоренностями с соседними странами и признаны остальным международным сообществом. Когда российские власти изменили свои границы с захватом Крыма, они сами отказались от существовавшего и устраивавшего все стороны статуса-кво. Теперь неочевидно, где эти границы проходят. Против суверенитета и территориальной целостности России совершено тяжелое преступление, и допустили его президент и парламент страны. Они в одностороннем порядке включили в состав государства новые территории, и теперь границы России находятся не под защитой международного права, но могут удерживаться лишь за счет ее собственной военной силы. Что будет с границами России, когда ее военный потенциал выдохнется?

Либеральный, или идеалистический тезис этой главы звучит следующим образом: несмотря на текущий кризис, Россия имеет шанс сохраниться как значимый субъект международных отношений в XXI веке только в случае построения внутреннего режима устойчивой демократии, потому что это сделает внешнеполитический курс нашей страны предсказуемым, миролюбивым и релевантным нормам, правилам и институтам либерального международного порядка. В противном случае Россию ждут долгие десятилетия изоляции от развитого мира и практически неминуемый распад на пребывающие в состоянии войны всех против всех государства разного уровня несостоятельности и отсталости.

В описании международных отношений в современной науке борются две основные теоретические парадигмы: реализм и либерализм, именуемый также идеализмом. Обе традиции в теории международных отношений исходят из существования международной анархии, в условиях которой суверенные государства обладают собственной значительной долей власти и действуют свободно, на свой страх и риск. Реалисты видят защитой от войны баланс власти, который гарантирует неприемлемый ущерб одному государству в случае нападения на другое. Они отказываются учитывать влияние внутреннего политического устройства государства на его поведение на международной арене и не верят в возможность эволюции человечества к миру без войн. Как справедливо писал Ричард Нед Лебоу, это поистине «трагическое видение» мировой политики.

Оптика реализма доминирует во внешнеполитических доктринах современных государств. Но с точки зрения проектирования будущего внешней политики более релевантным представляется либеральный взгляд на международные отношения. Признавая факт международной анархии и не отрицая значения баланса власти в современной ситуации, сторонники либерализма допускают возможность эволюции политики между государствами за счет их кооперации друг с другом на основе сложной и продолжительной совместной работы по выработке совместно принятых норм, правил и институтов многостороннего регулирования. При этом либералы уделяют особое внимание развитию политической структуры государств в сторону их большей демократизации и утверждения принципа верховенства права. Либеральная концепция «демократического мира» предполагает, что современные демократии не воюют друг с другом (что подтверждается опытом после Второй мировой войны), и поэтому нужно стремиться к максимально возможному распространению режимов демократии среди стран мира.

Именно либеральная оптика максимально лучшим образом релевантна ситуациям, когда речь идет о проектировании будущего международных отношений. Реалисты хороши при определении внешнеполитических задач настоящего в опоре на имеющийся преимущественно негативный опыт. Если мы будем рассуждать в будущем внешней политики России, используя реализм, мы вряд ли найдем в ней место для успешного развития устойчивой демократии, не сможем игнорировать огромное влияние на российскую политику армии и спецслужб и в итоге предложим курс на политику сдерживания потенциально агрессивной и склонной к реваншистским идеям державы. Такой в оптике реалиста Россия будет всегда, в том числе после Путина.

Идеалистическая оптика, напротив, считает неизбежной (рано или поздно) демократизацию России и, как следствие, превращение ее в миролюбивую силу, участвующую в формировании и укреплении либерального международного порядка в планетарном масштабе. Этот подход допускает эволюцию внутренней политической структуры отдельных государств и системы международных отношений в целом в сторону более устойчивых форм международной кооперации в условиях мирного сосуществования. Россия может быть описана в мире со всем миром только в рамках либеральной парадигмы международной политики. Реализм в будущем не обещает нам ничего, кроме бесконечной войны, в лучшем случае холодной.

Вместе с тем, и реалисты, и либералы используют понятие международного порядка как набора паттернов (моделей) поведения, создающих структуру отношений акторов на мировой арене. Цель международного порядка — поддержание мира, но эта цель достижима лишь очень отчасти. Локальные конфликты низкой степени интенсивности практически неизбежны и не так опасны, если не нарушают общего статус-кво. Однако крупные и тем более глобальные конфликты высокой степени интенсивности (такие, как Первая и Вторая мировые войны) обычно свидетельствуют о провале прежнего международного порядка, на смену которому приходит новый. Нормы, правила и институты переживают вызовы и меняются в соответствии с результатами очередного большого кризиса. Если реалисты в поддержании международного порядка наибольшее внимание уделяют балансу власти и гегемонии в тот или иной исторический период, то либералы напоминают о важности и преемственности в постепенной эволюции существующих норм, правил и институтов.

Оптика реализма продолжает доминировать в описании международных отношений. Представьте, что вы мчитесь на огромной скорости по очень длинному мосту над глубокой пропастью, заливом или устьем широкой реки. Вдруг справа вас без предупреждения подрезает другая машина, нарушая ПДД. Рядом с вами нет поста ДПС, а камеры слежения лишь зафиксируют факт вашей гибели в ДТП. Вам нужно действовать на свой страх и риск, в мгновение ока оценив возможные последствия столкновения, торможения в своем ряду или резкого поворота в сторону.

В международных отношениях основными участниками движения являются суверенные государства. Само это движение постоянно происходит на том самом бесконечном мосту, где нет и не может быть никакой полиции. Да, камеры мировых информационных агентств могут зафиксировать нарушение правил, но эти правила достаточно условны: каждый понимает их по-своему и видит нарушение не там, где его видят другие. Рациональный участник дорожного движения в таких условиях будет внимательно следить за дорогой и постоянно маневрировать, дабы избежать столкновения с человеческими жертвами или падения в пропасть.

Современный мировой порядок — весьма хрупкая и балансирующая на краю пропасти структура; в масштабах истории человеческой цивилизации он существует ничтожно мало. Первый в мировой истории международный порядок возник после заключения Вестфальских мирных соглашений в 1648 году, в него тогда не входили ни Англия, ни Россия. О глобальном порядке в международных отношениях можно говорить не ранее окончания Первой мировой войны (при том, что большая часть мира в межвоенный период оставалась поделенной между европейскими колониальными империями).

Современный мировой порядок начал складываться после Второй мировой войны, его формирование завершилось в начале 1990-х гг. с распадом СССР и советского блока. Тогда, по выражению Эрика Хобсбаума, возникло «более дюжины новых территориальных государств… без какого-либо независимого механизма, определяющего их границы». Благодаря распаду мировой колониальной системы возникла современная палитра политической карты мира, включающая на сегодняшний день 193 государства-члена ООН.

Нормы, правила и институты глобального управления со второй половины 1940-х гг. достигли максимальной степени развития. Либеральный интернационализм ООН и принятой ею Всемирной декларации прав человека, экономический либерализм МВФ и ВТО, открытость мировых рынков и общая тенденция к демократизации политических режимов по всему миру — даже в условиях холодной войны все это вселяло оптимизм относительно будущего мира. Стремительное прекращение холодной войны и демократизация стран советского блока в конце 1980-х позволили Фрэнсису Фукуяме провозгласить «конец истории», ознаменовавшийся окончательной победой демократии. Впрочем, в том же самом эссе 1989 г., вскоре вышедшем в русском переводе в Советском Союзе, профессор Фукуяма предупреждал, что Россия не обязательно пойдет послевоенным путем Западной Европы в сторону демократии и открытого общества. Если, уверенная в собственной уникальности, она «застрянет на месте», писал он, то, учитывая размеры государства, это «по-прежнему будет поглощать наше внимание» и мешать осознанию конца истории.

Февраль 2022 г. в очередной раз показал ограниченность действия международных либеральных институтов как механизма поддержания мирового порядка. Совет Безопасности ООН фактически парализован, а запрещающие ведение агрессивных войн нормы международного права разбиты вдребезги. Управляющие мировой экономикой институты шатаются (МВФ) или находятся в упадке (ВТО), рискуя быть разрушенными новыми финансовыми кризисами. Наконец, даже такие устойчивые региональные объединения, как Европейский Союз и НАТО, испытывают серьезный внутренний стресс и едва ли не грозят распасться под действием усиливающихся центробежных сил. Международная анархия остается единственной константой, описывающей состояние мировой политики. Глобальный порядок попросту некому поддерживать.

Как достичь мира, тем более мира навсегда, вечного мира? Нет более неподходящего времени для разговоров на эту тему, нежели сейчас. Впрочем, и в 1795 г. рассуждать об установлении устойчивого мира, казалось, мог только очень далекий от жизни и наивный человек. Однако свой знаменитый, давно ставший классическим трактат «К вечному миру» Иммануил Кант написал именно тогда. В тот год французские войска заняли Нидерланды, три великих державы Европы — Россия, Австрия и Пруссия — совершили последний и окончательный раздел Польши, войска иранского шаха вторгнись в Закавказье и разорили Тифлис, а англичане захватили Цейлон.

Как и все философы, воспитанные эпохой Просвещения, Кант руководствовался принципами разума и книжной традицией. Он прекрасно знал о существовании основного естественного закона, сформулированного в «Левиафане» Томаса Гоббса: «предписание или общее правило разума» гласит, что «всякий человек должен добиваться мира, поскольку у него есть надежда достигнуть его». И именно с этой целью каждому человеку и особенно тому, кто наделен большой властью, необходимо ограничивать собственный произвол. Со времен Просвещения у политических мыслителей нет выбора, быть ли им на стороне мира или призывать к войне. Даже если здравый смысл, коим в равной степени обладают и таксист, и грабитель с большой дороги, не видит логических противоречий в том, чтобы учинить очередную «маленькую победоносную войну», те, кто служит законам разума, обязаны искать мира в любой ситуации. Всегда и везде, пока существует человечество.

Кто во времена Канта мог бы поверить в возможность полного истребления человечества в результате глобальной войны? Сегодня угроза ядерной войны — часть нашей повседневности. И поистине великим будет не тот политический деятель, кто будет присоединять новые земли к своей империи, но тот, кто сможет эту смертельную угрозу если не устранить полностью, то по крайней мере сделать меньшей.

Описывая внутренне устройство государства, способствующее его более миролюбивой внешней политике, сам Кант слово «демократия» не использовал. Куда важнее предлагаемый рациональный принцип, при котором все политические решения принимаются коллегиально, когда исполнительная власть отделена от законодательной и находится под гражданским контролем, когда первое лицо государства — лишь один из равных, временно избранный на свой пост. И когда решения принимаются не по произволу единоличного правителя, а на основании интересов граждан и права.

Интересы бывают разные. Пользуясь неограниченной властью, можно захотеть всемирной славы и ради этого пойти на войну, допустить гибель людей и разрушения. Однако обычно взрослый человек, обремененный своим делом, личной собственностью, семьей и наделенный хотя бы толикой разума, хочет самых простых вещей — долгих лет жизни и процветания себе и своим близким. Ни того, ни другого невозможно достичь в условиях войны. Даже если эта война окажется победоносной, за нее придется платить — жизнями и благополучием конкретных людей. Поэтому Кант утверждает следующее:

Республиканское устройство делает государство более миролюбивым. Вот почему республики, где граждане допущены до обсуждения и принятия решений, так неохотно начинают войны и до последнего стремятся искать мирное решение, даже когда имеют дело с кровавыми диктаторами и агрессорами вроде Гитлера и ему подобных.

Возможный для человечества путь к вечному миру лежит через повсеместное республиканское устройство во всех государствах мира вместо принципа «государство — это я», через добровольное самоограничение амбиций и произвола как на уровне отдельных людей, так и на уровне государств, через доверие вместо страха, через разоружение вместо постоянной боеготовности. Этот путь требует от человечества невероятных усилий, особенно от тех, кто обременен политической властью.

У этого пути есть альтернатива. Но альтернативный вариант — гибель человечества — столь ужасен и неприемлем, что усилия поиска мира при жизни человечества необходимо продолжать. Не для того, чтобы любым способом войти в историю, но для того, чтобы наша общая история продолжалась.

* * *

Итак, идеалистический, он же либеральный взгляд на международные отношения предполагает поиск условий устойчивого и долгосрочного мира, возможность эволюции социальных отношений от международной анархии в сторону большей кооперации конкурирующих между собой наций. Важным условием мирного сосуществования должен стать переход от монархического к республиканскому устройству в большинстве стран мира. Даже там в Европе, где формальным главой государства остается король, его власть ограничена верховенством права и контролем парламента за правительством. По сути, это и есть республика — в отличие от режимов, где диктатор подтверждает свои полномочия на всенародном голосовании за его фактически безальтернативную кандидатуру и где право и суды подчинены воле правителя, а не наоборот.

Если Россия сможет стать наконец демократической республикой в XXI веке, это сделает ее внешнюю политику более прозрачной и предсказуемой для остального мира. Более того, это позволит нашей стране присоединиться к той федерации республик, которую представляет собой альянс США, Европы и их союзников из числа демократий по всему миру. В 2024 г. это выглядит как наивная мечта, но что, кроме мечты, остается, когда видишь, как твоя страна неумолимо падает на дно пропасти? Политическое воображение — вот чего не хватает современным политикам. Только оно способно менять нас самих и мир вокруг нас к лучшему.

Текущую ситуацию в отношениях России и Запада трудно охарактеризовать иначе, как тупиковую. Однако обе стороны чувствуют себя в подобном состоянии вполне органично. Никто не готов предлагать какой-либо долгосрочной стратегии, действуя в значительной степени инерционно, согласно хорошо известному и неоднократно испытанному алгоритму взаимного противостояния.

Нынешний кризис принято ассоциировать с фигурой Владимира Путина. Не пытаясь умалить его персональный вклад в возвращение России в неоимперскую колею, и, как следствие, к новой конфронтации с западными партнерами, вряд ли объяснение сложных политических процессов возможно посредством одного человека. Такое уже было: конец холодной войны, писал профессор Стокгольмского университета Кьел Голдманн, связывался исключительно с тем, что во главе Советского Союза оказался Михаил Горбачев. Подобные конструкции очень просты, дают понятный образ для масс-медиа, играя на эмоциях аудитории. Но с точки зрения рационального политического анализа они ценны, пожалуй, лишь тем, что могут поставить под вопрос саму его необходимость.

Господин Путин действительно очень долго правит Россией, так что многие сегодня успели позабыть, что его появление на посту российского президента 24 года назад вызвало публичный энтузиазм не только внутри страны, но и за ее пределами. Путин пришел к власти как прозападный лидер и реформатор, намеренный продолжить транзит России от советского прошлого к будущему, основанному на рыночной экономике, демократии и интеграции в глобальный мир. Его первоначальной программой стала борьба с сепаратизмом и терроризмом, «равноудаленность олигархов» и «диктатура закона», что наряду с восстановлением нормальной работы государственного аппарата воспринималось как шаги позитивного развития. Расширение сотрудничества с США, ЕС и НАТО в этом контексте представлялось необходимой и реальной перспективой политики «немца в Кремле».

Стоит при этом помнить, что 1990-е гг. вовсе не были безоблачным периодом в отношениях постсоветской России и североатлантических партнеров. Само появление независимой России на фоне непредсказуемого и стремительного распада СССР произошло скорее вопреки воле Соединенных Штатов, заинтересованных в сохранении устойчивости и целостности второй ядерной сверхдержавы. Коллапс советской империи, сопровождавшие его экономические трудности и вспышки насилия породили страх массового потока беженцев в Европу, что заставило благополучные европейские страны задуматься об укреплении своих восточных границ. Короткий «медовый месяц», ознаменованный больше декларациями и обещаниями, нежели конкретными делами, довольно скоро сменился медленным похолоданием. Уже в середине 1990-х внешним наблюдателям становится понятно, что структурные преобразования в России не приносят желаемых результатов. Обещание демократизации обернулось монархической Конституцией с новым дряхлым «царем» в Кремле, а выбранная модель приватизации породила класс олигархов. Происходящий провал социальной политики и системы образования трагически подорвал и без того ограниченные человеческие ресурсы, породив «веймарский синдром» в деморализованном и обнищавшем российском обществе.

Запад и Россия перестали быть угрозой друг для друга — таким был общий лейтмотив первого десятилетия после окончания холодной войны. Эйфория не позволила увидеть структурных оснований для возвращения к конфронтации и тем более не могла изменить их, осуществив переход к партнерству на уровне союзнических отношений. Збигнев Бжезинский датировал упущенный шанс на сотрудничество второй половиной 1993 г. Тогда президент Ельцин признал, что стремление Польши присоединиться к НАТО не противоречит российским интересам. Ответом Вашингтона могла стать сделка с Москвой, устанавливающая особые отношения между Россией и НАТО. Но администрация Билла Клинтона не воспользовалась этим моментом, и уже два года спустя, в конце 1995-го, на фоне скандалов с нарушением прав человека во время Первой чеченской войны и ответных демаршей российского руководства наблюдатели открыто заговорили о состоянии если не новой холодной войны, то «холодного мира». Вскоре на фоне разворачивающейся тотальной пропагандистской кампании по избранию непопулярного в народе Ельцина на второй срок Москва выступила с достаточно резким протестом против расширения НАТО на восток и планов США по развитию собственной системы ПРО.

Другим камнем преткновения стал конфликт в бывшей Югославии: руководствуясь мотивами, замешанными на национальном романтизме, Россия фактически поддержала режим Милошевича в то время, как западные союзники добивались его отстранения от власти и отдачи под международный трибунал. В результате последний год президентства Ельцина ознаменовался двумя демонстративными шагами. Первым стал разворот над Атлантикой самолета премьер-министра Примакова, направлявшегося с визитом в Вашингтон в знак протеста против американских бомбардировок Белграда. В июне 1999-го, когда Примаков уже был отправлен в отставку, российский батальон ВДВ, входивший в состав миротворческих сил на Балканах, совершил марш-бросок, захватив аэропорт Приштины с целью помешать высадке туда сил НАТО и развертыванию наземной операции против югославской армии Милошевича. Учитывая неравное соотношение сил, планы российских военных держались в строжайшей тайне, а их действия носили неожиданный и молниеносный характер, рассчитанный в первую очередь на медийный эффект. Так, пожалуй, впервые миру был продемонстрирован новый фирменный стиль российской силовой политики, новым изданием которого в 2010-х стали захват Крыма и интервенция в Сирии.

«Великая Россия поднимается с колен», — эти слова, произнесенные президентом Ельциным во время инаугурации летом 1991 г., были специфически поняты новым поколением российских госслужащих, сменивших горбачевскую номенклатуру. Их делом, как сегодня отчетливо ясно, стало возрождение империи в особом, постмодернистском формате. В результате выхода Украины из переговоров по союзному договору и распада СССР новый российский правящий класс оказался в двойственном положении. С одной стороны, ему удалось в прямом смысле вырвать Кремль из рук союзного центра, получив возможность безраздельно распоряжаться властью и собственностью в самой богатой ресурсами советской республике. С другой стороны, значительная часть территорий бывшей империи, которая в головах этих людей по-прежнему ассоциировалась с исторической Россией, формально и фактически оказалась за границей. Не имея возможности конкурировать на равных с развитыми внешними игроками, Кремль с самого начала был вынужден идти на хитроумные уловки и отчаянные авантюры, чтобы сохранить хотя бы видимость влияния в утраченных имперских границах. В их числе и поддержка непризнанных государств с целью ослабления западно-ориентированных суверенных правительств Молдовы, Грузии, а позднее и Украины.

Само понятие «постсоветского пространства», мало релевантное за пределами РФ, для российского политического класса приобрело поистине сакральное значение. Геополитика стала почти мистическим инструментом, оправдывающим не столько даже притязания Москвы на свои бывшие колонии, сколько упорное отстаивание ограничения деятельности на этой территории других, более сильных игроков. В первую очередь это касалось США и ЕС, искренне не понимавших, почему в условиях современного мира они не могут действовать в Украине и Грузии так же, как где-нибудь в Кении или Эквадоре.

Неудивительно, что на этом фоне задолго до Крыма, Донбасса и тем более полномасштабного вторжения в Украину как на Западе, так и в самой России появлялись достаточно пессимистические прогнозы относительно ее европейского транзита. Сэмюэл Хантингтон одним из первых разглядел усиливающийся цивилизационный разрыв между Западом и посткоммунистической Россией: если западный демократ мог вести равные интеллектуальные споры с советским марксистом, то диалог с русским православным националистом для него уже вряд ли возможен. Хантингтон предсказывал, что отношения Запада с Россией будут варьироваться «от холодности до применения насилия», балансируя между двумя этими крайностями. Самый точный прогноз принадлежит российскому исследователю Николаю Косолапову, написавшему еще в 1995 г., что в начале нового столетия Россия «рискует превратиться в центр социальной и политической реакции», что может «снова противопоставить ее Западу и другим регионам и культурам».

Были ли альтернативы сегодняшнему провалу в отношениях России и Запада, более тяжелому, чем даже в самые трудные годы холодной войны? Сегодня можно с уверенностью сказать, что отказавшись от решительных изменений и выбрав скольжение по течению, ныне бессменный президент России, изначально заурядный спецслужбист-исполнитель, довел доставшуюся ему постмодернистскую феодально-имперскую систему до ее предела. И это в полной мере отразилось на его внешнеполитическом курсе.

Долгое время Путин, как и вся новая российская элита, смотрели на Запад с двух конфликтующих точек зрения. Запад с его капиталом и технологиями представлялся им ресурсом развития и обогащения, но либеральная политическая система Запада выглядела опасным соблазном, угрожающим интересам и спокойствию российской бюрократии и олигархии. Взгляд на демократические революции в сопредельных странах как на репетицию переворота в самой России на фоне отказа от структурных реформ и эйфории от нефтяного бума привел к тому, что страх победил рациональные мотивы кооперации. К началу 2020-х гг. путинская Россия окончательно выбрала в качестве главного ориентира на международной арене Китай, сочетающий современные технологии и успешную стратегию на мировых рынках с жесткой авторитарной политической структурой. Так был предрешен развод с Западом, окончательно состоявшийся после начала полномасштабного вторжения в Украину 24 февраля 2022 г.

В свою очередь, западное общественное мнение после недолгого ожидания перемен от тогда еще молодого и по-европейски смотрящегося российского лидера, после Норд-Оста, Беслана, дела Ходорковского и убийства Политковской все больше отчуждалось от надежды увидеть реальное обновление и перемены к лучшему в России. За 15 лет, прошедших с мюнхенской речи Путина в 2007 году, новая холодная война окончательно стала реальностью.

Можно лишь согласиться с британским исследователем Бобо Ло, что российско-западные отношения столь долгое время далеки от состояния нормальности, что «нормой» здесь скорее является состояние если не открытого конфликта, то постоянной взаимной напряженности. Эффект инерции в международной политике проявляется как нигде: Россия и ведущие европейские страны имеют опыт отношений, исчисляемый столетиями, российско-американские отношения не могут не испытывать влияния продолжительного периода межблокового противостояния после Второй мировой войны, когда Соединенные Штаты окончательно стали глобальной сверхдержавой. Балансирование на грани открытого столкновения, постоянные дипломатические выпады, поддержка противоборствующих сторон в региональных конфликтах, гонка вооружений, санкции и торговые войны, взаимная пропагандистская борьба и шпиономания — все это очень знакомая и понятная модель поведения, где каждый ход с обеих сторон буквально отточен со времен, предшествовавших первой Крымской войне.

«Россия слаба, но война с ней стала бы разорением», — эти скоро уже двухсотлетней давности приписываемые лорду Пальмерстону слова лучшим образом характеризуют текущий взгляд на российский вызов, доминирующий среди западных политиков. Не теряют актуальности и тогдашние обвинения европейских деятелей в отсутствии стратегии, трусости и даже продажности, которые позволяют господину Путину каждый раз выходить победителем из, казалось бы, совершенно обреченной игры. «Этот зверь на все способен, — писал Маркс о Российской империи в начале Крымской войны. — Особенно когда он знает, что другие звери, с которыми ему приходится иметь дело, ни на что не способны». Тогда европейской коалиции во главе с Англией удалось провести достаточно успешную карательную операцию, без полномасштабной войны блокировав континентальную империю по основным морским направлениям, разгромив черноморский флот, взяв Севастополь и добившись ухода русских с Дуная. Николаевская Россия, служащая едва ли не идеалом для сегодняшних российских охранителей, закончила катастрофой, а последовавшие вслед за этим Великие реформы открыли очередную возможность модернизации страны.

Сегодняшняя Россия, в отличие от столетней и более давности, практически полностью избавлена от риска прямого военного воздействия. Обладание вторым в мире ядерным потенциалом делает невозможными интервенции по аналогии с первой антииракской коалицией. По крайней мере в условиях современных технических возможностей, пока западные союзники не решат проблему ответного удара, такая перспектива представляется крайне маловероятной. Меж тем вторая половина XX века породила другой способ взаимного сдерживания и ослабления, который оказался востребован с новой силой 35 лет спустя падения Берлинской стены.

Политика сдерживания вновь, как во времена Джорджа Кеннана на заре холодной войны, становится основой долгосрочной стратегии США и их союзников в отношении России. Не стоит упускать из вида главный негативный эффект холодной войны: это не только постоянное хождение по лезвию бритвы, но и то, что государственная бюрократия и военные, действуя в условиях чрезвычайного положения, приобретают дополнительную власть и еще более подавляют собственных граждан. Так, для России крайности новой холодной войны уже в среднесрочной перспективе чреваты частичным или полным восстановлением практик военного коммунизма, тотального огосударствления экономики и ее подчинения милитаристским задачам. Для Запада мобилизация перед лицом новой российской угрозы может стать не лучшим опытом, когда демократические силы будут вынуждены уступать собственным «ястребам» и правым традиционалистам.

Итак, ближайший прогноз не сулит ничего, кроме вспышек существующих и новых региональных конфликтов. Ареной нового противостояния уже стали Украина и Ближний Восток. Не исключено, что к ним могут добавиться страны Балтии и всем известная часть Азиатско-тихоокеанского региона.

Все же господин Путин преподал России и миру один важный урок. Если вы правитель великой державы и если у вас все настолько хорошо, что можно ничего не делать, отдавшись воле исторической инерции, эта инерция приведет вас в ваше прошлое, безжалостно сожрав десятилетия исторического времени, потраченного практически впустую. Насколько далеко зайдет обратное поступательное движение российской структуры, покажут ближайшие годы. Но если уж мы договорились, что объяснение происходящего вряд ли стоит сводить к роли одной персоны, существующей структурной инерции могут помешать только структурные факторы. Главный из них — Россия должна существенно потерять возможности обогащения за счет продолжающегося, несмотря на войну, присутствия на мировых рынках.

Но полагаться исключительно на экономический детерминизм было бы слишком поверхностно и опасно — даром что неудачи российской экономики имеют очевидные политические причины. Все последние годы политическая структура России не развивалась, но деградировала, ставя под вопрос фундаментальные основания современного мира: неприкосновенность частной собственности, личные свободы и права граждан, мирное сосуществование на международной арене. Транзит, прошедшей после коллапса СССР, обернулся архаизацией политической сферы, деградацией общественной жизни и человеческого капитала. Это и есть та токсичная почва, на которой произрастает современный российский вызов остальному миру, та, говоря языком Ганса Моргентау, «неприрученная варварская сила, которая строит свои законы из ничего, но верит в свои собственные силы как в единственное обоснование своей экспансии». Хочется верить, что наш мир переживет и это.

Однако первое, что нужно будет сделать потом, когда неминуемая катастрофа постмодернистской империи все же случится, — кардинально и неумолимо изменить ее «вечную» политическую структуру, основанную на самодержавии, гиперцентрализации, зарегулированности и отсутствии какого-либо контроля со стороны гражданского общества. Путь к миру на внешнеполитическом направлении лежит через коренные преобразования изнутри, направленные на реальную демократизацию и федерализацию, предполагающую бескомпромиссный демонтаж господствующей архаичной военно-имперской структуры.

Для выхода из порочной спирали необходимо усвоить едва ли не самую важную европейскую ценность, состоящую в отношении к государству «не как к святыне, а как к более или менее работоспособной организации чиновников и выборных лиц, нанятых на службу обществу и каждому гражданину». И более того — чтобы остановить или по крайней мере сдержать продолжающийся и выглядящий вечным негативный сценарий во внешней политике, может потребоваться большой шок или серия шоков, связанных, например, с чрезвычайными обстоятельствами на российско-китайской границе или с еще более масштабной вспышкой насилия на Ближнем Востоке, охватывающей весь регион.

Задачей первостепенной важности для России и ее отношений с «трансатлантической Европой» в союзе с США Бжезинский называл модернизацию собственного общества вместо тщетных попыток вернуть былой статус мировой державы. Путь к этому лежит через настойчивое внутреннее развитие и переосмысление российским интеллектуальным классом места своей страны на карте мира исходя из ценностей и идей современности, а не героики прошлого. «Национальная редефиниция России является не актом капитуляции, а актом освобождения», — эти слова отца-основателя всей новейшей российской геополитики, пожалуй, могут служить лучшим его завещанием для всех нас.

* * *

Самой сложной задачей для России будущего представляется освобождение от довлеющего над ней имперского статуса. Выступая на открытии Российской академии государственной службы в 1994 году, президент Ельцин сказал: «Россия обречена быть великой державой». Российская Федерация имеет сухопутную границу с 14 международно-признанными государствами от Норвегии до Северной Кореи и еще с двумя — США и Японией — граничит через морские проливы. Такое количество сухопутных пограничных стран имеет только Китай. Однако если Китай граничит со странами одного континента в Южной и Юго-Восточной Азии, то российская граница простирается от Северной Европы практически вдоль всей Азии и через Арктику до Северной Америки. Малонаселенная и слабо колонизированная Россия находится ровно посередине между тремя самыми густонаселенными частями света.

Столь уникальное географическое положение могло бы сделать нашу страну крупнейшим центром и важнейшим коридором международной коммуникации. Вместо этого международные терминалы московских аэропортов практически пустуют третий год подряд. Страна, способная обеспечивать мирное экономическое и политическое сообщение между ведущими странами, превратилась в международного изгоя и угрожает миру ядерным апокалипсисом.

Воистину, избавление от имперского бремени представляет главную задачу перезагрузки России в XXI веке. Только деколонизированная, ставшая полноценной федерацией страна способна вернуться в качестве полноправного участника международного общения, перестав восприниматься соседями в качестве постоянной угрозы и выступив надежным партнером передовых демократических наций. В противном случае нас ждет бессмысленное и пагубное противостояние с мировыми лидерами с постоянным балансированием на грани всеобщей истребительной войны.

Любые мирные декларации нового российского руководства еще долго после смены путинского режима и возможной после этого демократизации не будут вызывать доверия, особенно на Западе. Феномен Горбачева вряд ли удастся повторить в XXI веке, никто не будет верить российской стороне на слово. Скорее в Вашингтоне и Брюсселе в десятикратной степени будут руководствоваться старой поговоркой «доверяй, но проверяй», которую Рональду Рейгану рекомендовала его советница по России Сюзанна Мэсси.

Чтобы вернуть доверие и расположение мировых лидеров, мало будет объявить демократизацию и федерализацию. Нужно будет довести объявленное до конца и доказать всему миру устойчивые и необратимые результаты реформ. Первоначально российская демократия, даже если таковая возникнет, будет восприниматься как слабая и подверженная реваншу империализма и авторитаризма. Это подозрение не исчезнет по меньшей мере те один или два срока, которые новый президент России будет занимать свое кресло — пока он не передаст свой пост в результате свободных и конкурентных выборов желательно представителю другой политической силы. А реальная консолидированная демократия в России сложится только после повторной смены власти в результате выборов, на что потребуется не менее 16 лет в случае возвращение к президентским срокам продолжительностью в четыре года.

То есть на возвращение доверия к России может уйти не менее двух десятилетий. Если падение власти Путина случится в ходе следующего голосования в 2030 г., окончательной социализации России в международном обществе демократических стран можно ожидать лишь около 2050 г. Ускорить этот процесс практически невозможно, он зависит от серьезных структурных перемен в российской политике. Известно одно: чем раньше мы начнем это делать, тем раньше и успешнее это будет завершено. России предстоит очень долгий путь и много работы, чтобы вернуть себе доверие и расположение европейских и североамериканских партнеров.

Коренным образом в России будущего должна быть пересмотрена и концепция национальных интересов. До сих пор под этим широко употребимым понятием понимается нечто крайне неопределенное и зависящее от воли начальства.

Понятие raison d’etat впервые появилось во Франции эпохи абсолютизма в XVII в. благодаря Максимильену Сюлли и его преемникам при дворе французских королей. Переводимое как «государственный интерес», оно предполагало защиту от внешних врагов на международной арене, чему служило дворянство шпаги. Слово «национальный» появится во Франции только в конце следующего столетия, однако применительно к внешней политике национальный интерес еще долго будет пониматься как государственный. Ситуация начнет меняться только после Первой мировой войны, когда вовлеченные в боевые действия многомиллионные массы начнут требовать переосмысления старого понятия с учетом собственных потребностей. И только после Второй мировой войны с принятием Всемирной декларации прав человека государства-члены ООН формально признали приоритет интересов гражданина над государством. Разумеется, авторитарные режимы признали это только на бумаге.

Но если посмотреть на национальные интересы сквозь призму прав и потребностей граждан, очевидной станет простая задача любого внешнеполитического курса: он должен способствовать мирному существованию, экономическому процветанию и душевному благополучию граждан. Об эффективности подобного курса необходимо судить по конкретным результатам, проявляющимся в жизни людей.

Ключевые показатели эффективности (пресловутый KPI) — это то, что гражданское общество вправе требовать от своего правительства в демократической стране. Применительно к внешней политике этот коэффициент может быть измерян по нескольким вполне конкретным и понятным показателям.

Процветание граждан любой страны зависит от валютной выручки, получаемой от внешней торговли и международных инвесторов. Следовательно, одним из ключевых KPI внешнеполитического курса страны должны стать показатели внешнеторговых доходов и объем привлеченных иностранных инвестиций. Если соответствующие показатели растут, значит, внешняя политика эффективна.

Не только экономическому развитию страны, но и ее безопасности способствуют внешнеполитические союзы. Чем больше союзников у страны среди развитых и сильных стран, тем больше гарантий ее военной безопасности и экономической устойчивости. За прошедшие 30 лет Россия упустила исторический шанс стать полноправным членом «большой восьмерки» наиболее развитых стран мира. Если не остановить существующие тенденции, довольно скоро вопросом может стать наше членство в «большой двадцатке» среднеразвитых стран. Россия будущего нуждается в союзнических отношениях с наиболее успешными и богатыми нациями мира. На выстраивание отношений с ними уйдут десятилетия, но это единственный путь к национальному успеху в современном мире. Долгосрочным показателем KPI внешней политики России до середины текущего столетия должно стать установление союзнических отношений с США, их партнерами по НАТО и союзниками за пределами Североатлантического альянса. На сегодняшний день Россия поддерживает более-менее сносные отношения только с Турцией и Израилем, не самыми сильными союзниками Соединенных Штатов. К тому же эти отношения далеки от союзнических и скорее балансируют на постоянной грани скатывания в конфронтацию. В будущем России предстоит проделать долгую и трудную работу по восстановлению добрососедских отношений и выходу на возможные союзнические договоренности со всеми ведущими мировыми демократиями, от США и Великобритании до Японии.

Наконец, еще одним важным с точки зрения потребностей граждан внешнеполитическим KPI может стать позиция России в международном рейтинге паспортов. По рейтингу силы паспорта в 2024 г. наша страна занимает 36 место вместе с Турцией и Черногорией. Российским гражданам открыт безвизовый въезд в 84 страны, еще в 43 виза ставится по прибытии, и для въезда в 71 страну ее нужно получать заранее в консульстве. Известно при этом, что США и большинство стран ЕС с 2022 г. фактически прекратили массовую выдачу виз россиянам.

По силе паспорта Россия на 16 пунктов отстает от Украины (20 место) и на столько же опережает Беларусь (52 место). Идеальной перспективой для России в 2050 году могла бы служить Аргентина, которая в рейтинге паспортов занимает сегодня 12 место.

Российские показатели в международном индексе паспортов не так уж и плохи, однако задачей внешней политики будущего должно стать снятие визовых ограничений для российских граждан в первую очередь в сопредельные страны Европейского Союза и Японию. Для начала стоит добиваться хотя бы возвращения прежней практики выдачи туристических виз (на это уйдут годы), но стратегическая цель должна быть поставлена ясным образом как показатель эффективности внешнеполитического курса России на десятилетия вперед.

Все приведенные KPI довольно легко считаются и могут служить целями долгосрочного внешнеполитического курса новой демократической России. Под их реализацию должны подверстываться конкретные пакеты мер. Далее мы остановимся на наиболее важных.

После окончания текущего кризиса России предстоит преодолеть не менее двух десятилетий недоверия и отчуждения со стороны внешнеполитических партнеров. Прежде всего это будет касаться отношений с наиболее развитыми, богатыми и сильными странами мира во главе с США и их союзниками.

В этой части предлагаются пакеты базовых мер, которые позволят постепенно вернуть доверие к России и сделать ее полноценным участником международного общения стран с устойчивыми демократическими режимами. Первое требование здесь связано с постоянной работой над повышением позиции России в рейтинге свободы Freedom House. Если когда-нибудь территория нашей страны на знаменитой карте свободы сначала пожелтеет, а потом позеленеет, это будут самые хорошие новости для ее внешнеполитического курса. Больше половины успеха кроется в этом рейтинге.

Конкретные пакеты внешнеполитических мер должны включать:

Первый пакет мер предполагает в первую очередь прекращение войны с Украиной, полное восстановление суверенитета и территориальной целостности этой страны в соответствии с ранее заключенными международными договорами. В части вопроса о границах целесообразным представляется следование духу и букве Договора о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между Российской Федерацией и Украиной от 31 мая 1997 г., ратифицированного в 1999 г.

Помимо этого основополагающего договора с Украиной, должны быть отменены решения российского руководства в отношении нарушения территориальной целостности Грузии и Молдовы. Российская Федерация должна вернуться к признанию территориальной целостности обоих соседних государств в их международно-установленных границах. Непризнанные государства Абхазия, Южная Осетия и Приднестровье должны прекратить получать военную и финансовую помощь из России, которая возьмет на себя обязательства не препятствовать реинтеграции этих территорий в состав независимых государств Грузии и Молдовы.

Не менее важно заключить мирный договор с Японией, урегулировав территориальный спор из-за островов Курильской гряды. Мирный договор должен развивать нормы, заложенные Московской декларацией 1956 г. о формальном прекращении военных действий между СССР и Японией после Второй мировой войны. По сути, та большая война не может считаться полностью завершенной, пока не будет подписан этот мирный договор. Несмотря на то, что с начала 1990-х аналитическим службам российского МИДа было прекрасно известно единственно возможное решение этого вопроса, президент Ельцин был вынужден уступить милитаристским и шовинистическим настроениям собственного военно-бюрократического аппарата и не решился заключить договор, необходимость в котором давно перезрела.

Второй пакет мер по возвращении верховенства права и соблюдения прав человека означает не только отмену всех неправовых законов последнего десятилетия, но и возвращение России под юрисдикцию Европейского суда по правам человека. Эти меры должны быть приняты безотлагательно в первые же месяцы после смены режима.

В дальнейшем законодательство России должно быть в течение нескольких лет приведено в максимальное соответствие со стандартами наиболее передовых демократических стран. Это должно коснуться и такой болезненной в сегодняшней России темы, как защита прав ЛГБТ-сообщества. Будет очень правильно, если в демократической России будет принят закон о легализации однополых браков. Аналогичные законы уже приняты во многих странах, прошедших путь демократизации после падения своих авторитарных режимов. Подобная мера способна улучшить доверие и сблизить отношения России с теми передовыми странами мира, которые разделяют политику толерантности к сексуальным меньшинствам.

Третий пакет мер касается демилитаризации страны. В первую очередь он предполагает отказ России от использования своих вооруженных сил за рубежом и признание войны категорически неприемлемой формой разрешения международных противоречий. Россия должна раз и навсегда отказаться от ведения агрессивных и захватнических войн. Новая военная доктрина должна декларировать сугубо оборонительные цели формирования российских вооруженных сил.

Поскольку устойчивые и консолидированные демократии развитого мира, с которыми граничит Россия, как показывает весь опыт новейшей истории международных отношений с 1945 г., не воюют друг с другом, у республиканской России не будет нужды держать войска у границ с демократическими государствами. В порядке жеста доброй воли наша страна могла бы освободить значительную часть своей территории от тяжелых вооружений и наступательных вооруженных сил. Границы с Европейским союзом и НАТО не нуждаются ни в какой специальной защите, кроме пограничной службы и групп антитеррористического реагирования на случай проникновения и действия международных бандформирований наподобие ИГ и Талибана.

Демилитаризации вполне могут подлежать граничащая с Соединенными Штатами и Канадой зона Арктики, а также большая часть западных регионов страны. При этом России необходимо увеличить силы обороны на границах с авторитарными государствами Южной Азии и Дальнего Востока. Не претендуя на территории Северного Казахстана, необходимо четко демаркировать и обеспечить защиту российско-казахстанской границы с целью предотвращения угрозы вторжения со стороны агрессивных исламистских режимов, могущих возникнуть в этом регионе.

Встав на демократический путь развития, России придется разорвать дружеские узы с авторитарными режимами у своих границ и перейти к политике сдерживания с целью содействия их постепенной демократизации. Роспуску должны подлежать ставшее с некоторых пор клубом евразийских диктаторов СНГ и ОДКБ, служащая военно-полицейским задачам защиты авторитарных режимов в Беларуси и Центральной Азии. Россия должна также отказаться от всех военных баз за пределами своей территории.

Четвертый пакет мер связан с возвращение к диалогу с Европейским союзом и НАТО. Прежде всего здесь необходимо восстановить полноценное членство России в Совете Европы. Далее можно переходить к постепенному восстановлению Совета Россия — НАТО и воссозданию переговорных площадок с ЕС. Особое внимание при этом необходимо уделять европейским странам, непосредственно граничащим с Российской Федерацией. Символические жесты примирения, открытое и честное обсуждение болезненных моментов исторической памяти в сочетании с полным отказом от вмешательства во внутренние дела этих стран должно открыть возможность для преодоления текущей стены недоверия и установления добрососедских отношений.

Нужно быть реалистами: огромная Российская Федерация никогда не сможет стать членом Европейского союза. Это не должно вызывать обид и отторжения: Соединенные Штаты и Канада тоже не претендуют на членство в ЕС, оставаясь частью большой трансатлантической Европы. В перспективе двух десятилетий после падения путинского режима возможно заключение ассоциации между Россией и единой Европой по аналогии с той же Канадой и рядом других стран за пределами Европейского континента.

Важным шагом к нормализации отношений могло бы стать принятие нового основополагающего документа по безопасности и сотрудничеству в Европе в подтверждение и развитие норм и правил, заложенных Заключительным Хельсинкским актом 1975-го и Парижской хартией 1990 г. Главная задача России в формате нового европейского партнерства — на деле способствовать поддержанию верховенства права, демократических свобод и прав человека на своей суверенной территории.

Наконец, пятый пакет мер предполагает проведение политики открытых дверей. Поскольку Россия в течение продолжительного времени после окончания войны будет вызывать подозрения и настороженность у западных партнеров, россиянам поначалу придется в одностороннем порядке проявлять чудеса дружелюбия и гостеприимства, с удвоенной силой работать над организацией долгосрочной и устойчивой индустрии гостеприимства в нашей стране. Российские пограничники должны стать самыми приветливыми к обеспеченным гостям из развитых стран и самыми суровыми к потенциальным террористам, пытающихся проникнуть на нашу территорию из несостоятельных государств или из жестких автократий.

Политика открытых дверей может включать практику предоставления электронных виз и одностороннюю отмену визового режима для отдельных категорий граждан США, Канады, Великобритании, стран Европейского союза, Австралии, Новой Зеландии и Японии. Для представителей бизнес-кругов, академических работников, журналистов, деятелей культуры и цифровых кочевников из этих стран необходимо также создать облегченные процедуры получения вида на жительство и открытия своего дела в России. Российский рынок должен открыться для крупных международных банков, строительных и автомобильных компаний, IT-индустрии и прочих бизнесов, способных принести в страну новые рабочие места, современные технологии и нормы отношений с клиентами и сотрудниками. Пресловутый российский бизнес слишком лоялен диктатуре Путина, поэтому не заслуживает защиты излишними протекционистскими мерами в будущем. Российский же рабочий и обыватель из среднего класса прекрасно найдут себя в современных компаниях, где будет больше возможностей для защиты и соблюдения их трудовых и потребительских прав.

Таковы основные пакеты мер, первостепенных по своему значению в плане реализации главной задачи — постепенного возвращения России из положения страны-изгоя сначала к диалогу, а затем к восстановлению и расширению партнерства с ведущими демократическими нациями современного мира. Этой задаче должна служить внешняя политика демократической России будущего.

Вопросы внешней политики в России традиционно остаются делом узкого круга высокопоставленных дипломатов и военных. Профессионалам-де виднее, как переставлять фигуры на великой шахматной доске. До Первой мировой войны так считали и в демократических странах: политические партии не вели дебаты по вопросам международных отношений, оставляя их решение своим условным выпускникам МГИМО. Однако когда эти «профессионалы» довели дело до чудовищной войны, забравшей миллионы жизней по всей Европе, политики и общественные деятели в Великобритании и США невольно озаботились международными отношениями, сделав их предметом своего деятельного участия. Люди с лицами, опаленными войной, открыли для себя новую область знания. Международные отношения стали предметом независимых академических исследований и публичных политических дебатов.

В России эта практика не прижилась до сих пор, выпускники МГИМО и разведшкол по-прежнему сохраняют монополию на «профессионализм» в сфере международных отношений. Одна из задач подлинной демократизации нашей страны состоит в том, чтобы сделать внешнюю политику предметом публичных дебатов и поставить ее на службу гражданам, а не привилегированной группе чиновников и силовиков. Этот текст представляет первую попытку разговора о российской внешней политике с позиций гражданского общества и гуманитарного знания, а не государственного интереса.